К любым общественным событиям Пегги относилась со страстью. По примеру Ганди, который был тогда в центре внимания, она пыталась голодать. В школе она ходила по коридорам с плакатиком женщин к выборам», и ее отправили в кабинет директора. Ее идеалом была Эмелина Пэнкхерст с дочерью. Свои контрольные и домашние работы она подписывала «суфражистка Пегги Трэдд».

Любая власть и любые авторитеты приводили ее в ярость, но в школе она перед ними смирялась. Да, она жаждала борьбы, но еще больше жаждала знаний.

Дома роль власти играла Маргарет, и Маргарет раздражала Пегги больше всего. Обратить на себя ее внимание было почти невозможно, это удавалось одному Стюарту. А если Маргарет иногда и замечала существование старшей дочери, то воспринимала все ее поступки совершенно неправильно. Например, когда Пегги голодала, Маргарет решила, что дочь села на диету, и одобрила «ее желание наконец-то заняться своей фигурой». А в суфражистки, по презрительному отзыву Маргарет, шли те, кому не удалось выйти замуж, и, уж конечно, не леди.

Поэтому роль аудитории для Пегги могла играть только Гарден. В их общей комнате, в часы, когда обеим уже полагалось спать, Пегги выплескивала на сестру все накопившееся в душе негодование и бессильную ярость.

– Да знаешь ли ты, что в Индии люди выпрашивают корку хлеба, а англичане спокойно проходят мимо и оставляют их умирать с голода? А миссис Пэнкхерст назначили принудительное питание, ей просто запихнули в горло какую-то гадкую резиновую трубку и влили туда кашицу. Мне худо делается, стоит мне об этом подумать.

Ты скажешь, ну, это же англичане. И ты думаешь, что этим будет сказано все? Нет, ты не права.

Гарден, которая не проронила ни звука и вообще не понимала, о чем речь, изо всех сил затрясла головой – она соглашалась, что не сказанные ею слова были ошибочными.

– Не права, – с нажимом в голосе повторила Пегги, – потому что и здесь, в этой стране, положение такое же ужасающее. Когда суфражистки проводили манифестацию в Вашингтоне, против них бросили кавалерию. Их сбивали с ног, и они падали под копыта лошадей. И знаешь, кто послал кавалерию? Политики, вот кто. Им безразлично, что справедливо, а что нет. А ты знаешь, Гарден, что по всей Европе люди убивают друг друга? Боши штыками вспарывают животы детям, и кого это здесь волнует? Ни-ко-го! «Это нас не касается», – говорят политики.

Ну, если их не касается даже убийство мирных жителей, что же тогда этих господ касается? Кому-то должно быть дело до того, что справедливо, а что нет. Но всем все безразлично. Даже учителям в школе. Пусть Европа сама о себе заботится – вот что они говорят. Им куда важнее, чем занимается Ирен Касл и какие туфли она носит. Их шокирует, что Ирен Касл остригла волосы, но им некогда думать о том, что ежедневно умирают миллионы и миллионы людей. Это их не шокирует. Клянусь тебе, Гарден, когда я обо всем этом думаю, мне так противно, что хочется плюнуть.

Гарден от всей души сочувствовала сестре.

– Мне тоже хочется, – подхватила она и, открыв ближайшее к своей постели окно, изо всех сил плюнула во двор.

Пегги была так изумлена, что перестала ораторствовать.

– Ничего себе! Гарден, я и не знала, что ты так умеешь. По-моему, ты доплюнула до соседнего дома.

Гарден торжествующе ухмыльнулась:

– Я плююсь лучше всех. Меня учил Джон, это старший сын Ребы, сперва он был чемпионом поселка, но потом я его переплюнула. Хочешь, я тебя научу?

Если бы Маргарет увидела, как ее дочери старательно плюются в окно, она бы, наверное, упала в обморок. А те газетные новости, о которых так презрительно отзывалась Пегги, казались Маргарет очень важными и, главное, очень тревожными. На улицах Вашингтона – демонстрация женщин, а такая очаровательная особа, как миссис Касл, делает себе стрижку.

Это были приметы времени, они свидетельствовали, что в мире происходят пугающие перемены. Самой знаменитой звездой кинематографа стала Теда Бара – женщина несомненно безнравственная. Маргарет изо всех сил кивала, читая передовицу в газете «Новости и курьер». В ней было написано все, о чем с такой тревогой думала Маргарет. «В тартарары вместе с танго» – называлась статья. Мир забывает о вечных ценностях, нравственности и приличиях. Мода и бесстыдство становятся синонимами.

Мать с детства внушала Маргарет простые и возвышенные принципы жизненной философии. «Ты леди, Маргарет, и этого у тебя никто не отнимет. Мы можем лишиться каких-то вещей, но наше воспитание и наши традиции всегда при нас. И пока ты живешь в соответствии с ними и поступаешь, как тебе положено, то есть как подобает леди по рождению и воспитанию, тебе всегда будут воздавать должное, тебя будут уважать».

Миссис Гарден вкладывала в слова «традиция», «воспитание» и «леди» очень многое. Для нее они подразумевали смелость, бескорыстие, готовность к самопожертвованию, то есть подлинный благородный принцип «noblesse oblige». [3] Маргарет, слишком юная, чтобы осознать свое невежество, думала, что понимает заветы миссис Гарден. Но для себя она толковала их так: она, Маргарет, по рождению выше других, и если она будет выглядеть и вести себя женственно, то люди будут обходиться с ней как с принцессой крови.

Применительно к самой Маргарет эта система работала неплохо. Романтические традиции рыцарского отношения к женщине были на Юге очень сильны и распространены повсеместно. Кроме мужа, никто и никогда не позволял себе в присутствии Маргарет ни грубых поступков, ни грубых слов. Мужчины, даже те, которых нельзя было назвать джентльменами, непроизвольно, не задумываясь, уступали ей дорогу или останавливали автомобиль, чтобы она могла перейти улицу. В магазинах ее обслуживали первой, а обычным женщинам, не леди, приходилось ждать. Быть леди – в этом состояло и дело жизни Маргарет, и ее способ борьбы за место под солнцем. Стремительные изменения, которые внес в культуру двадцатый век, угрожали самим основам ее существования.

Каждое утро, провожая детей в школу, она ненадолго успокаивалась, начинала чувствовать себя увереннее. Стюарт пропускал вперед девочек и, как его учили, придерживал дверь. А ее дочери в своих глухих, тусклого цвета платьях и с вымытыми до какой-то невероятной чистоты лицами выглядели, как и подобает приличным, воспитанным девочкам из хорошей семьи. В сестрах не было ничего современного, ничего вызывающего.

И каждое утро Маргарет мысленно поздравляла себя. Пусть на их долю выпали тяжелые времена, позор жизни на Шарлотт-стрит и отлучение от людей своего круга, она, Маргарет, сумела внушить своим детям, что такое подлинные ценности. В обществе это сразу заметят и одобрят, как только они переедут и поселятся по другую сторону от Брод-стрит. То, как она воспитала Стюарта, будет говорить в ее пользу. И то, как дочерей, – тоже. Внешность у ее девочек, конечно, не особенно привлекательная. По правде говоря, обе даже уродливы. У Пегги оспины, и она такая огромная. А Гарден чересчур тощая, у нее странноватые глаза и разноцветные волосы. Но обе станут настоящими леди, и это самое главное.

Маргарет не имела ни малейшего представления о том, что в ее доме готовится бунт.

23

– Просто передай это маме от меня. – Стюарт поспешно сунул в руку старшей сестры смятый конверт. Он хотел поскорее исчезнуть, но Пегги схватила его за манжету.

– Братик, что-то ты слишком торопишься. Мама меня, конечно, убьет, но ради тебя я готова расстаться с жизнью, а ты даже не говоришь мне «спасибо». – Пегги рассмеялась, но в глазах у нее стояли слезы.

– Да-да, конечно, спасибо тебе. Ты молодец, Пегги. – И юноша сделал попытку вырваться.

– Стюарт! – Пегги выпустила манжету брата только затем, чтобы крепко обвить руками его шею. При этом шляпа у девушки свалилась, покатилась по мостовой, и, чтобы брат успел ее поймать, Пегги пришлось разжать объятия. – Береги себя, слышишь! – крикнула она ему вслед.

– Да, конечно. До встречи!